Когда речь заходит о причинах начала первой чеченской войны, нередко говорится, что главным фактором была нефть — ее добыча, переработка и транспортировка. И в Чечне, и в России в целом едва ли не господствующей религией стала «вера в трубу» — в то, что чеченские войны велись за контроль над чеченскими нефтепромыслами, или над нефтеперерабатывающими заводами, или над возможным маршрутом перекачки нефти. Это объяснение весьма живуче — хотя нефти в Чечне мало, почти нет. На первый взгляд, казалось бы, все обстоит совершенно иначе: за последние годы мы привыкли к телевизионной картинке, где из сотен неглубоких колодцев черпают «конденсат» — настолько качественный, что его можно напрямую заправлять в бак автомобиля. Этот «конденсат», добычей которого в Грозном занялись после разрушения нефтеперерабатывающих заводов во время войны, на самом деле является продуктом деятельности тех самых заводов. Нефтедобыча и нефтепереработка в Чечне насчитывает уже 115 лет, и за это время в почву утекло немало светлых углеводородов — легких фракций переработки нефти, теперь наиболее ценных. Но в первые годы существования нефтяной отрасли целевым продуктом был керосин, а бензин выливали в землю. В результате над уровнем почвенных вод образовалась и достигла изрядных размеров состоящая из «конденсата» линза. Такие линзы при отечественной герметичности стыков, культуре труда и учета, обычно сопутствуют крупным хранилищам топлива. Линза медленно двигалась, и если бы из нее начался выход «конденсата» в реки, это стало бы экологическим бедствием для региона. Однако за последние годы усилиями жителей Чечни уровень «конденсата» в почве упал на много метров, и серьезность этой угрозы для природы региона была существенно снижена. Чечня как район нефтедобычи не имеет перспектив, промышленные запасы нефти здесь в значительной мере исчерпаны и составляют менее процента от разведанных на территории России. В последнее десятилетие советской власти добыча нефти в Чечено-Ингушетии неуклонно сокращалась: в 1980 году в республике добывали 7,4 млн тонн нефти, в 1985 году — 5,3 млн тонн, в 1990 году — 4,2 млн тонн, в 1991 — 4,1 млн тонн. В 1992 году, уже во времена независимости, в Чечне было добыто 3,6 млн тонн, а за 11 месяцев 1994 года было добыто 1180 тыс. тонн — 29 процентов от добытого в 1991. Крупные запасы нефти в свое время были обнаружены здесь и на глубине 4,5–5 километров, но их разработка нерентабельна, и не только из-за глубокого залегания и больших затрат на бурение. Дело прежде всего в высоком содержании сероводорода, что неизбежно влечет не только высокие затраты на очистку нефти, но и высокий риск экологической катастрофы. Другое дело, что в середине XX XX века в Чечне был построен гигантский нефтеперерабатывающий комплекс, который к 1991 году включал в себя 54 предприятия. Версию о том, что именно нефтеперерабатывающие заводы хотели захватить и потому не бомбили и не обстреливали, неоднократно озвучивал, например, Асламбек Аслаханов, отставной милицейский генерал, многие годы занимавший высокие посты в федеральных органах законодательной и исполнительной власти, а в 2003 году назначенный советником Президента Путина по Северному Кавказу. Однако такие утверждения не соответствует действительности: промышленную зону Заводского района «накрыли» бомбами еще в последних числах декабря 1994-го. Конечно, силуэты крупных заводов — особенно вид с расстояния нескольких километров — трудно изменить, но и бомбежки, и обстрелы, а главным образом муравьиный труд «черных металлургов», растаскивавших все, что можно увезти и сдать в металлолом, привели предприятия в полный упадок. Так что ни нефтедобывающий и перерабатывающий комплекс Чечни в его нынешнем состоянии, ни любые мотивы, связанные с сырьевым и производственным потенциалом республики, никак не объясняют и тем более не оправдывают вторжение российской армии. Но есть еще одно объяснение преувеличения роли нефти в чеченских событиях девяностых — объяснение коррупционное. Еще в период противостояния Ельцина с Горбачевым, федерального и союзного центров, и тот, и другой апеллировали к автономным республикам в составе России, а российский президент Ельцин произнес: «Берите суверенитета столько, сколько сможете». Республики не замедлили этим воспользоваться. Но в 1991 году, после прихода к власти Общенационального конгресса чеченского народа (ОКЧН) во главе с Джохаром Дудаевым. Чеченская Республика получила статус, странный даже для «парада суверенитетов». Граница республики была прозрачной и всерьез не охранялась. Финансовые операции с Чечней проводились так, как будто она была частью Российской Федерации. В то же время на территории Чечни не было ни одного контролирующего подразделения, подчиненного Москве — ни силового, ни экономического. Фактически в республике была создана зона, по сравнению с которой любой оффшор являлся зоной жесточайшего налогового регулирования. Причем удобствами, предоставляемыми этой «черной дырой», пользовались по большей части не чеченские, а как раз российские структуры. Необходимо напомнить, что в то время в России не существовало мало-мальски серьезных нефтяных компаний — ни ЮКОСа34, ни ТНК, ни Роснефти, ни других. После распада СССР за разработку и эксплуатацию нефтяных месторождений в стране отвечало Министерство нефтяной и газовой промышленности РСФСР под руководством Виктора Черномырдина. В 1992 году35 в Чечню для переработки поступило по нефтепроводам более 6 млн тонн сырой нефти. При этом и речи не шло о возвращении нефтепродуктов из «оффшора» государственным российским предприятиям. Продукты переработки шли либо в коммерческие структуры, либо на экспорт, причем формально экспортером выступала не Россия, а Чечня. Можно было бы предположить, что таким образом сепаратистов подпитывали за счет российской нефти, но более вероятно иное объяснение: Чечня использовалась как «оффшор» для ухода от налогообложения. В течение 1992 года за пределы республики было вывезено36 4031,1 тыс. тонн дизельного топлива, 1631,5 тыс. тонн бензина, 125,5 тыс. тонн осветительного керосина и 36,6 тыс. тонн дизельного масла. Основными «адресатами» экспорта были прибалтийские государства, Турция, ряд других стран. В то же время ни сельхозтехника, ни продукты питания, ни новейшие технологии в Чечню не поступали. Деньги оседали где-то в другом месте. «При этом на встрече двух министров топлива и энергетики — B.C. Черномырдина и 3. Дурдиева, — состоявшейся 6 июля 1992 года, с российской стороны не только не было предъявлено каких-либо претензий, но активно рассматривались вопросы дальнейшего "сотрудничества” и заключения международных договоров». По утверждениям представителей МВД РФ, 90 процентов нефтепродуктов незаконно продавалось в страны ближнего и дальнего зарубежья. По оценкам экономистов, их реализация приносила ежегодно порядка 800–900 млн долларов. 3 мая 1993 года на встрече с прибывшими из Москвы представителями чеченской диаспоры Дудаеву было предложено отчитаться перед народом о местонахождении денег, полученных от продажи нефтепродуктов. Дудаев признал, что на счетах заграничных банков находится свыше 70 млн долларов, но отказался назвать эти банки и расчетные счета, сославшись на государственную тайну. Впрочем, те же слова и действия чеченских властей можно интерпретировать совершенно иначе: не как коррупцию, но, напротив, как попытки предотвращения коррупции и хищений топлива. В рамках общего курса на сохранение государственного контроля за ресурсами и финансами руководство Чечни пыталось сохранить монополию на продажу добываемой на территории республики нефти. Сделки проводились под личную ответственность высокопоставленных лиц, прежде всего самого Дудаева39. Государственный таможенный комитет РФ40 не фиксировал случаев продажи чеченской нефти за рубеж в обход российской таможни, при этом зарегистрированные объемы поставок в 1992–1993 годах были почему-то значительно ниже, чем квоты, выделенные Чечне федеральным центром. В 1994 году республике была выделена экспортная квота — 278 тыс. тонн, — но официально продажа нефти за рубеж вообще не велась41. Построенный в советское время в Грозном комплекс нефтеперерабатывающих заводов уже давно не мог быть загружен чеченской нефтью и в основном работал на сырье, поставляемом из других регионов России. Однако объем этих поставок сократился на порядок к 1993 году и более чем в 100 раз — в 1994-м. Можно услышать утверждения, что в последний год перед войной Россия уже просто гнала транзитом через Чечню сырую нефть, по-прежнему подпитывая режим Дудаева нефтедолларами. Отметим противоречие в «версии заговора»: заинтересованность федеральной власти в чеченской нефти или нефтепереработке никоим образом не объясняет начало войны — напротив, сохранение «оффшорного» статуса Чечни было выгодно околовластным коррупционерам с обеих сторон. Однако при более внимательном рассмотрении очевидно, что причины стагнации добычи, переработки и экспорта нефти были скорее не экономическими, а политическими. В справке, направленной 16 июля 1993 года Сергеем Шахраем Борису Ельцину, предлагалось полностью прекратить поставки нефти в Чечню и поручить жесткий контроль поступления нефтепродуктов из Чечни Министерству безопасности России. Предлагаемые меры обосновывались не только экономической опасностью чеченского «оффшора» для России44, но, прежде всего, причинами политическими — опасностью усиления режима сепаратистов45. Авторы справки не питали иллюзий относительно «большой чеченской нефти» и рассматривали нефтяной комплекс Чечни не как цель или средство, но как помеху на своем пути. Статистические данные о нефтедобыче и нефтепереработке 1993–1994 годов говорят о том, что этот документ стал руководством к действию. Разумеется, сторонники «теории заговора» могут возразить, что в российской жизни всегда сосуществуют два уровня — «государственный» и «коррупционный», — при этом истинные мотивы власти проявляются именно на этом заднем, «коррупционном», плане. То есть настоящие решения принимаются в бане или где-то еще и не находят отражения в документах — равно как мотивы принятия решений и приводившиеся аргументы. Как правило, с этой логикой трудно спорить, но в то давнее «доолигархическое» время любые коррупционные решения могли быть осуществлены лишь за счет бюджетных ассигнований, решение о которых должно было быть оформлено и обосновано на уровне государственном, в документах профильных ведомств. Но может быть, нефтедобычу и нефтепереработку планировали возобновить и расширить сразу после разгрома сепаратистов в «маленькой победоносной войне»? Это сомнительно. Поздней осенью 1994 года Минтопэнерго подготовило для Совета Безопасности РФ справку, в которой были рассмотрены различные варианты развития нефтяного комплекса Чечни: сохранение добычи и переработки на уровне 1994 года; удвоение при условии значительных инвестиций (а инвестиции на тот момент были возможны только государственные!), и даже «не исключается возможность полного отсутствия нефтепереработки в Республике в 1995 г., что повлечет необходимость завоза всех видов нефтепродуктов из других регионов России». При этом никакие программные и стратегические цели документ не ставил: нефтяники выступали в пассивной роли, даже не формулируя свои пожелания и предложения, но лишь стоически оценивая различные варианты развития событий. Наконец, утверждают сторонники «теории нефтяного заговора», если в Чечне нет нефти и нефтепереработки, то есть же «труба» для перекачки нефти с Каспия. Между тем в последние годы стало окончательно ясно, что слухи о «большой каспийской нефти» оказались сильно преувеличены. Понятно, что для бывших республик бывшего советского Закавказья, для Азербайджана и Грузии, трубопровод «Баку–Джейхан» стал своего рода соломинкой, за которую грех не ухватиться. Но в России тоже почему-то «поверили в трубу». В итоге иностранные кампании фактически потеряли полмиллиарда долларов, вложенных в разведку нефтяных месторождений на каспийском шельфе Азербайджана. Но, может быть, главное здесь именно в том, что в «трубу» верили: и политики в Москве и в Грозном, и журналисты, и непосредственные участники вооруженного конфликта — а в итоге «труба» наполняла смыслом события чеченской войны? «Верующие в трубу» утверждали, в частности, что отряд Шамиля Басаева захватил буденновскую больницу именно 14 июня 1995 года потому, что через Буденновск должен был проходить нефтепровод, а как раз на 14 июня были назначены важные переговоры по этому вопросу. А отряд другого террориста, Салмана Радуева, укрепился с заложниками в селе Первомайском у дагестано-чеченской границы потому, что там тоже должна была пройти «труба». При этом оба полевых командира преследовали-де одну и ту же цель: показать, что без участия чеченской стороны невозможно обеспечить безопасность будущего нефтепровода. Правда, при ближайшем рассмотрении оказывается, что у отряда Басаева в пути сломался один из «КамАЗов», вследствие чего они на два дня задержались в пути, и совпадение по датам случайно. Кроме того, Шамиль Басаев вел свой отряд отнюдь не на Буденновск, а куда-то дальше — в Минводы и чуть ли не в Москву, а в несчастный город его (на свою голову) привели бдительные милиционеры с поста у села Прасковея, остановившие и развернувшие его машины. В итоге — еще одно случайное совпадение. Точно так же, боевиков Радуева в январе 1996 года в Первомайское загнали сами «федералы»: автобусы с террористами и заложниками было уже проехали по мосту в Чечню, но там их начали расстреливать ракетами, и они отошли обратно в Дагестан, где и заняли круговую оборону. Правда, в рамки «теории заговора» можно вместить и действия «силовиков». Переубедить верующего в «заговор» в принципе невозможно. В итоге, добросовестному наблюдателю покажется фантастической любая из «нефтяных» версий начала войны — будь то «скважина», «завод» или «труба». А значит, были другие, более сильные мотивы.
